«Преступление и наказание» занимает особое место в творчестве Достоевского. Никогда раньше он так широко не изображал нищету и страдания обездоленных, бесчеловечье и жестокость современной жизни.
Роман вырос на основе глубоких и печальных раздумий писателя над важнейшими проблемами времени. Достоевского интересуют, прежде всего, нравственные последствия повсеместного обнищания, рост преступности и народного пьянства, вызванные реформой 1861 года.
Достоевский остро сознавал, что повседневная, будничная жизнь буржуазного города не только рождает материальную нищету и бесправие, но и вызывает к жизни в мозгу людей разного рода фантастические идеи. Вот и в уме Родиона Раскольникова, главного героя романа, зарождается теория, допускающая «кровь по совести». По этой философской идее люди делятся на два разряда: «тварь дрожащая», или собственно материал, создающий себе подобных и привыкший к послушанию, и необыкновенных людей, усилиями которых движет прогресс. Эта теория дала ему право убить человека, старуху-процентщицу. Раскольников верил, что преступление его будет совершено «во имя спасения человечества».
Однако при столкновении с жизнью теория двух разрядов людей начинает рушиться. Измотанный страхом разоблачения, раскольников пересматривает свое место в теории. Главный герой понимает, что он - отнюдь не Наполеон, что в отличие от своего кумира, спокойно жертвовавшего жизнями десятков тысяч людей, не в состоянии справиться со своими чувствами после убийства одной «гаденькой старушонки». Раскольников пытается определить, где же он сделал ошибку. «Старушонка вздор! - думал он горячо и порывисто, - старуха пожалуй что и ошибка, не в ней дело. Старуха была только болезнь… я переступить поскорее хотел… я не человека убил, я принцип убил! Только и сумел, что убить. Да и того не сумел, оказывается». Принцип, через который пытается переступить главный герой, - это совесть. Стать «властелином» ему мешает доброта его души. Раскольников все больше думает о раскаянии, и не случайно заставляет Соню Мармеладову читать евангельскую притчу о воскресении Лазаря. Преступник мучается, но любовь к Соне побуждает его признаться в убийстве. Однако и на каторге Раскольников все еще уверен, что теория правильна, просто он себя ошибочно не к тому разряду отнес, за что и расплачивается.
И вот Раскольникову снится сон, помогающий ему сделать последний шаг – сознательно отказаться от своей теории. «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве... Люди … становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные…Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе» этот фрагмент обнажает перед нами внутреннюю сторону всего случившегося с Раскольниковым. Герой видит «идеологический» сон, полное осуществление своей «проклятой мечты». Достоевский наполняет этот сон глубоким символическим содержанием. Писатель указывает на страшную опасность для человечества-«трихины», которые приводят к утрате всех нравственных норм, всех критериев добра и зла.
Сон противопоставляется теории Раскольникова. Если раньше он считал, что «людей с новой мыслею необыкновенно мало рождается», то в сне говорится, что мир страдает от недостатка чистых людей. «Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю».
Сострадание всему миру и постижение разрушающей и самоуничтожающей сущности эгоизма, зла, ненависти помогают Раскольникову избавиться от «трихинов» своей души, излечиться от болезни и воскреснуть для новой жизни.
Роман «Преступление и наказание» - это произведение, посвященное истории о том, как мечущаяся человеческая душа шла через страдания и ошибки к постижению истины. Достоевского интересуют проблемы добра и зла, сущность человека, падения и возрождения души человека. Его позиция – гуманизм, любовь к человеку, кто бы он ни был. Поэтому он дает возможность своему грешному герою прозреть и ужаснуться содеянному, поверить в любовь и возрождение своей души.
Роман Достоевского «Преступление и наказание» имеет шестичастную структуру и заканчивается эпилогом. Известно, что эпилог - это «заключительная глава художественного произведения, знакомящая с дальнейшей участью героев».
В романе Достоевского эпилог, состоящий из двух небольших главок, выполняет эту функцию. И если первая глава эпилога - более формальная, освещает по большей части «внешнюю жизнь» героев, то вторая сосредотачивается на внутренней жизни Родиона и Сони.
Эта часть эпилога освещает очень значимый этап духовного развития главного героя. Вначале мы узнаем, что, признавшись на суде, пробыв большое количество времени на каторге, Раскольников не раскаялся в своем преступлении, не пересмотрел своего отношения к нему. Единственное, за что ругал себя Родион, что приводило его в уныние, было разочарование в себе: «Вот в чем одном признавал он свое преступление: только в том, что не вынес его и сделал явку с повинною».
Мы видим, что герой оценивает свой поступок исключительно с «мирской» точки зрения – что скажут или подумают о нем люди. Рассуждая с таких позиций, Раскольников недоумевает – чем страшно его преступление, если другие позволяют себе то же, если закон - это всего лишь результат прихоти или желания отдельных людей и не более того. Следовательно, делает вывод герой, его вина лишь в том, что он оказался слабым, не смог преодолеть своих нравственных мук.
Родион не задумывается о сути вопроса, о том, что убийство - страшный поступок, противный самой природе человека. Именно поэтому у него и начались нравственные терзания, именно поэтому он «не вынес». Но пока до этого «открытия» герою очень далеко.
Однако на каторге у Раскольникова происходит значительнейший духовный перелом, ознаменовавший собой начало новой жизни. Предвестником этого перелома становится болезнь Родиона. В бреду ему приходят странные видения – в очередной раз душа героя «делает ему подсказку», направляет на правильный путь.
В этом сне, через фантастический сюжет, сам автор высказывает свою точку зрения на повсеместное распространение нигилистических, безбожных идей, вроде идеи Родиона. Эти теории заражают людей, делают их безумными, «бесноватыми». Однако сами зараженные этого не замечают – они мнят себя избранными, миссиями. Однако повальное заражениями такими идеями ведет к вырождению рода человеческого. И лишь несколько непорочных душ, сохранивших свою нравственную чистоту, смогут спасти людей от полного уничтожения.
Я думаю, что именно сон что-то изменил в сознании Раскольникова, помог ему осознать то, что герой давно чувствовал. Родион понял, что он любит Сонечку, что эта хрупкая девушка – его спасение, его опора и поддержка: «Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени».
Открывшись любви к отдельному человеку, герой встал на путь любви ко всем людям (недаром другие каторжники изменили свое отношение к нему) и к Богу. В конце эпилога Раскольников впервые открыл Евангелие, и мы понимаем, что с этого момента наступил новый момент в его жизни – момент перерождения. И хотя писатель не рассказывает о дальней судьбе героя, нам становится ясно, что это будет уже совсем другая жизнь – «постепенного перерождения…, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью».
Думается, во многом роман «Преступление и наказание» во многом был написан именно ради этого эпилога. В нем автор утверждает, что возможно прощение и возрождение любого человека, даже самого страшного преступника. Для этого нужно лишь его раскаяние и «поворот» навстречу людям, миру, любви – «поворот» навстречу Богу. Понять это Раскольникову помогает именно его сон.
Он был болен уже давно; но не ужасы каторжной жизни, не работы, не пища, не бритая голова, не лоскутное платье сломили его: о! что ему было до всех этих мук и истязаний! Напротив, он даже рад был работе: измучившись на работе физически, он по крайней мере добывал себе несколько часов спокойного сна. И что значила для него пища эти пустые щи с тараканами? Студентом, во время прежней жизни, он часто и того не имел. Платье его было тепло и приспособлено к его образу жизни. Кандалов он даже на себе не чувствовал. Стыдиться ли ему было своей бритой головы и половинчатой куртки? Но пред кем? Пред Соней? Соня боялась его, и пред нею ли было ему стыдиться?
А что же? Он стыдился даже и пред Соней, которую мучил за это своим презрительным и грубым обращением. Но не бритой головы и кандалов он стыдился: его гордость сильно была уязвлена; он и заболел от уязвленной гордости. О, как бы счастлив он был, если бы мог сам обвинить себя! Он бы снес тогда всё, даже стыд и позор. Но он строго судил себя, и ожесточенная совесть его не нашла никакой особенно ужасной вины в его прошедшем, кроме разве простого промаху
, который со всяким мог случиться. Он стыдился именно того, что он, Раскольников, погиб так слепо, безнадежно, глухо и глупо, по какому-то приговору слепой судьбы, и должен смириться и покориться пред «бессмыслицей» какого-то приговора, если хочет сколько-нибудь успокоить себя.
Тревога беспредметная и бесцельная в настоящем, а в будущем одна беспрерывная жертва, которою ничего не приобреталось, вот что предстояло ему на свете. И что в том, что чрез восемь лет ему будет только тридцать два года и можно снова начать еще жить! Зачем ему жить? Что иметь в виду? К чему стремиться? Жить, чтобы существовать? Но он тысячу раз и прежде готов был отдать свое существование за идею, за надежду, даже за фантазию. Одного существования всегда было мало ему; он всегда хотел большего. Может быть, по одной только силе своих желаний он и счел себя тогда человеком, которому более разрешено, чем другому.
И хотя бы судьба послала ему раскаяние жгучее раскаяние, разбивающее сердце, отгоняющее сон, такое раскаяние, от ужасных мук которого мерещится петля и омут! О, он бы обрадовался ему! Муки и слезы ведь это тоже жизнь. Но он не раскаивался в своем преступлении.
По крайней мере, он мог бы злиться на свою глупость, как и злился он прежде на безобразные и глупейшие действия свои, которые довели его до острога. Но теперь, уже в остроге, на свободе
, он вновь обсудил и обдумал все прежние свои поступки и совсем не нашел их так глупыми и безобразными, как казались они ему в то роковое время, прежде.
«Чем, чем, думал он, моя мысль была глупее других мыслей и теорий, роящихся и сталкивающихся одна с другой на свете, с тех пор как этот свет стоит? Стоит только посмотреть на дело совершенно независимым, широким и избавленным от обыденных влияний взглядом, и тогда, конечно, моя мысль окажется вовсе не так... странною. О отрицатели и мудрецы в пятачок серебра, зачем вы останавливаетесь на полдороге!
Ну чем мой поступок кажется им так безобразен? говорил он себе. Тем, что он злодеяние? Что значит слово „злодеяние“? Совесть моя спокойна. Конечно, сделано уголовное преступление; конечно, нарушена буква закона и пролита кровь, ну и возьмите за букву закона мою голову... и довольно! Конечно, в таком случае даже многие благодетели человечества, не наследовавшие власти, а сами ее захватившие, должны бы были быть казнены при самых первых своих шагах. Но те люди вынесли свои шаги, и потому они правы
, а я не вынес и, стало быть, я не имел права разрешить себе этот шаг».
Вот в чем одном признавал он свое преступление: только в том, что не вынес его и сделал явку с повинною.
Он страдал тоже от мысли: зачем он тогда себя не убил? Зачем он стоял тогда над рекой и предпочел явку с повинною? Неужели такая сила в этом желании жить и так трудно одолеть его? Одолел же Свидригайлов, боявшийся смерти?
Он с мучением задавал себе этот вопрос и не мог понять, что уж и тогда, когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь. Он не понимал, что это предчувствие могло быть предвестником будущего перелома в жизни его, будущего воскресения его, будущего нового взгляда на жизнь.
Он скорее допускал тут одну только тупую тягость инстинкта, которую не ему было порвать и через которую он опять-таки был не в силах перешагнуть (за слабостию и ничтожностию). Он смотрел на каторжных товарищей своих и удивлялся: как тоже все они любили жизнь, как они дорожили ею! Именно ему показалось, что в остроге ее еще более любят и ценят, и более дорожат ею, чем на свободе. Каких страшных мук и истязаний не перенесли иные из них, например бродяги! Неужели уж столько может для них значить один какой-нибудь луч солнца, дремучий лес, где-нибудь в неведомой глуши холодный ключ, отмеченный еще с третьего года и о свидании с которым бродяга мечтает, как о свидании с любовницей, видит его во сне, зеленую травку кругом его, поющую птичку в кусте? Всматриваясь дальше, он видел примеры, еще более необъяснимые.
В остроге, в окружающей его среде, он, конечно, многого не замечал, да и не хотел совсем замечать. Он жил, как-то опустив глаза: ему омерзительно и невыносимо было смотреть. Но под конец многое стало удивлять его, и он, как-то поневоле, стал замечать то, чего прежде и не подозревал. Вообще же и наиболее стала удивлять его та страшная, та непроходимая пропасть, которая лежала между ним и всем этим людом. Казалось, он и они были разных наций. Он и они смотрели друг на друга недоверчиво и неприязненно. Он знал и понимал общие причины такого разъединения; но никогда не допускал он прежде, чтоб эти причины были на самом деле так глубоки и сильны. В остроге были тоже ссыльные поляки, политические преступники. Те просто считали весь этот люд за невежд и хлопов и презирали их свысока; но Раскольников не мог так смотреть: он ясно видел, что эти невежды во многом гораздо умнее этих самых поляков. Были тут и русские, тоже слишком презиравшие этот народ, один бывший офицер и два семинариста; Раскольников ясно замечал и их ошибку.
Его же самого не любили и избегали все. Его даже стали под конец ненавидеть почему? Он не знал того. Презирали его, смеялись над ним, смеялись над его преступлением те, которые были гораздо его преступнее.
Ты барин! говорили ему. Тебе ли было с топором ходить; не барское вовсе дело.
На второй неделе великого поста пришла ему очередь говеть вместе с своей казармой. Он ходил в церковь молиться вместе с другими. Из-за чего, он и сам не знал того, произошла однажды ссора; все разом напали на него с остервенением.
Ты безбожник! Ты в бога не веруешь! кричали ему. Убить тебя надо.
Он никогда не говорил с ними о боге и о вере, но они хотели убить его как безбожника; он молчал и не возражал им. Один каторжный бросился было на него в решительном исступлении; Раскольников ожидал его спокойно и молча: бровь его не шевельнулась, ни одна черта его лица не дрогнула. Конвойный успел вовремя стать между ним и убийцей не то пролилась бы кровь.
Неразрешим был для него еще один вопрос: почему все они так полюбили Соню? Она у них не заискивала; встречали они ее редко, иногда только на работах, когда она приходила на одну минутку, чтобы повидать его. А между тем все уже знали ее, знали и то, что она за ним
последовала, знали, как она живет, где живет. Денег она им не давала, особенных услуг не оказывала. Раз только, на рождестве, принесла она на весь острог подаяние: пирогов и калачей. Но мало-помалу между ними и Соней завязались некоторые более близкие отношения: она писала им письма к их родным и отправляла их на почту. Их родственники и родственницы, приезжавшие в город, оставляли, по указанию их, в руках Сони вещи для них и даже деньги. Жены их и любовницы знали ее и ходили к ней. И когда она являлась на работах, приходя к Раскольникову, или встречалась с партией арестантов, идущих на работы, все снимали шапки, все кланялись: «Матушка, Софья Семеновна, мать ты наша, нежная, болезная!» говорили эти грубые, клейменые каторжные этому маленькому и худенькому созданию. Она улыбалась и откланивалась, и все они любили, когда она им улыбалась. Они любили даже ее походку, оборачивались посмотреть ей вслед, как она идет, и хвалили ее; хвалили ее даже за то, что она такая маленькая, даже уж не знали, за что похвалить. К ней даже ходили лечиться.
Он пролежал в больнице весь конец поста и Святую. Уже выздоравливая, он припомнил свои сны, когда еще лежал в жару и бреду. Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса.
Раскольникова мучило то, что этот бессмысленный бред так грустно и так мучительно отзывается в его воспоминаниях, что так долго не проходит впечатление этих горячешных грез. Шла уже вторая неделя после Святой; стояли теплые, ясные, весенние дни; в арестантской палате отворили окна (решетчатые, под которыми ходил часовой). Соня, во всё время болезни его, могла только два раза его навестить в палате; каждый раз надо было испрашивать разрешения, а это было трудно. Но она часто приходила на госпитальный двор, под окна, особенно под вечер, а иногда так только, чтобы постоять на дворе минутку и хоть издали посмотреть на окна палаты. Однажды, под вечер, уже совсем почти выздоровевший Раскольников заснул; проснувшись, он нечаянно подошел к окну и вдруг увидел вдали, у госпитальных ворот, Соню. Она стояла и как бы чего-то ждала. Что-то как бы пронзило в ту минуту его сердце; он вздрогнул и поскорее отошел от окна. В следующий день Соня не приходила, на третий день тоже; он заметил, что ждет ее с беспокойством. Наконец его выписали. Придя в острог, он узнал от арестантов, что Софья Семеновна заболела, лежит дома и никуда не выходит.
Он был очень беспокоен, посылал о ней справляться. Скоро узнал он, что болезнь ее не опасна. Узнав в свою очередь, что он об ней так тоскует и заботится, Соня прислала ему записку, написанную карандашом, и уведомляла его, что ей гораздо легче, что у ней пустая, легкая простуда и что она скоро, очень скоро, придет повидаться с ним на работу. Когда он читал эту записку, сердце его сильно и больно билось.
День опять был ясный и теплый. Ранним утром, часов в шесть, он отправился на работу, на берег реки, где в сарае устроена была обжигательная печь для алебастра и где толкли его. Отправилось туда всего три работника. Один из арестантов взял конвойного и пошел с ним в крепость за каким-то инструментом; другой стал изготовлять дрова и накладывать в печь. Раскольников вышел из сарая на самый берег, сел на складенные у сарая бревна и стал глядеть на широкую и пустынную реку. С высокого берега открывалась широкая окрестность. С дальнего другого берега чуть слышно доносилась песня. Там, в облитой солнцем необозримой степи, чуть приметными точками чернелись кочевые юрты. Там была свобода и жили другие люди, совсем не похожие на здешних, там как бы самое время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его. Раскольников сидел, смотрел неподвижно, не отрываясь; мысль его переходила в грезы, в созерцание; он ни о чем не думал, но какая-то тоска волновала его и мучила.
Вдруг подле него очутилась Соня. Она подошла едва слышно и села с ним рядом. Было еще очень рано, утренний холодок еще не смягчился. На ней был ее бедный, старый бурнус и зеленый платок. Лицо ее еще носило признаки болезни, похудело, побледнело, осунулось. Она приветливо и радостно улыбнулась ему, но, по обыкновению, робко протянула ему свою руку.
Она всегда протягивала ему свою руку робко, иногда даже не подавала совсем, как бы боялась, что он оттолкнет ее. Он всегда как бы с отвращением брал ее руку, всегда точно с досадой встречал ее, иногда упорно молчал во всё время ее посещения. Случалось, что она трепетала его и уходила в глубокой скорби. Но теперь их руки не разнимались; он мельком и быстро взглянул на нее, ничего не выговорил и опустил свои глаза в землю. Они были одни, их никто не видел. Конвойный на ту пору отворотился.
Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени. В первое мгновение она ужасно испугалась, и всё лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него. Но тотчас же, в тот же миг она всё поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее и что настала же наконец эта минута...
Они хотели было говорить, но не могли. Слезы стояли в их глазах. Они оба были бледны и худы; но в этих больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь. Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого.
Они положили ждать и терпеть. Им оставалось еще семь лет; а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастия! Но он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне всем обновившимся существом своим, а она она ведь и жила только одною его жизнью!
Вечером того же дня, когда уже заперли казармы, Раскольников лежал на нарах и думал о ней. В этот день ему даже показалось, что как будто все каторжные, бывшие враги его, уже глядели на него иначе. Он даже сам заговаривал с ними, и ему отвечали ласково. Он припомнил теперь это, но ведь так и должно было быть: разве не должно теперь все измениться?
Он думал об ней. Он вспомнил, как он постоянно ее мучил и терзал ее сердце; вспомнил ее бледное, худенькое личико, но его почти и не мучили теперь эти воспоминания: он знал, какою бесконечною любовью искупит он теперь все ее страдания.
Да и что такое эти все, все
муки прошлого! Всё, даже преступление его, даже приговор и ссылка, казались ему теперь, в первом порыве, каким-то внешним, странным, как бы даже и не с ним случившимся фактом. Он, впрочем, не мог в этот вечер долго и постоянно о чем-нибудь думать, сосредоточиться на чем-нибудь мыслью; да он ничего бы и не разрешил теперь сознательно; он только чувствовал. Вместо диалектики наступила жизнь, и в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое.
Под подушкой его лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговаривала об этом, ни разу даже не предложила ему Евангелия. Он сам попросил его у ней незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу. До сих пор он ее и не раскрывал.
Он не раскрыл ее и теперь, но одна мысль промелькнула в нем: «Разве могут ее убеждения не быть теперь и моими убеждениями? Ее чувства, ее стремления, по крайней мере...»
Она тоже весь этот день была в волнении, а в ночь даже опять захворала. Но она была до того счастлива, что почти испугалась своего счастья. Семь лет, только
семь лет! В начале своего счастия, в иные мгновения, они оба готовы были смотреть на эти семь лет, как на семь дней. Он даже и не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим, будущим подвигом...
Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, но теперешний рассказ наш окончен.
Анализ отрывка из романа Достоевского «Преступление и наказание» (Сон Раскольникова на каторге).
«Преступление и наказание» занимает особое место в творчестве Достоевского. Никогда раньше он так широко не изображал нищету и страдания обездоленных, бесчеловечье и жестокость современной жизни.
Роман вырос на основе глубоких и печальных раздумий писателя над важнейшими проблемами времени. Достоевского интересуют, прежде всего, нравственные последствия повсеместного обнищания, рост преступности и народного пьянства, вызванные реформой 1861 года.
Достоевский остро сознавал, что повседневная, будничная жизнь буржуазного города не только рождает материальную нищету и бесправие, но и вызывает к жизни в мозгу людей разного рода фантастические идеи. Вот и в уме Родиона Раскольникова, главного героя романа, зарождается теория, допускающая «кровь по совести». По этой философской идее люди делятся на два разряда: «тварь дрожащая», или собственно материал, создающий себе подобных и привыкший к послушанию, и необыкновенных людей, усилиями которых движет прогресс. Эта теория дала ему право убить человека, старуху-процентщицу. Раскольников верил, что преступление его будет совершено «во имя спасения человечества».
Однако при столкновении с жизнью теория двух разрядов людей начинает рушиться. Измотанный страхом разоблачения, раскольников пересматривает свое место в теории. Главный герой понимает, что он - отнюдь не Наполеон, что в отличие от своего кумира, спокойно жертвовавшего жизнями десятков тысяч людей, не в состоянии справиться со своими чувствами после убийства одной «гаденькой старушонки». Раскольников пытается определить, где же он сделал ошибку. «Старушонка вздор! - думал он горячо и порывисто, - старуха пожалуй что и ошибка, не в ней дело. Старуха была только болезнь… я переступить поскорее хотел… я не человека убил, я принцип убил! Только и сумел, что убить. Да и того не сумел, оказывается». Принцип, через который пытается переступить главный герой, - это совесть. Стать «властелином» ему мешает доброта его души. Раскольников все больше думает о раскаянии, и не случайно заставляет Соню Мармеладову читать евангельскую притчу о воскресении Лазаря. Преступник мучается, но любовь к Соне побуждает его признаться в убийстве. Однако и на каторге Раскольников все еще уверен, что теория правильна, просто он себя ошибочно не к тому разряду отнес, за что и расплачивается.
И вот Раскольникову снится сон, помогающий ему сделать последний шаг - сознательно отказаться от своей теории. «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве... Люди … становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные…Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе» этот фрагмент обнажает перед нами внутреннюю сторону всего случившегося с Раскольниковым. Герой видит «идеологический» сон, полное осуществление своей «проклятой мечты». Достоевский наполняет этот сон глубоким символическим содержанием. Писатель указывает на страшную опасность для человечества-«трихины», которые приводят к утрате всех нравственных норм, всех критериев добра и зла.
Сон противопоставляется теории Раскольникова. Если раньше он считал, что «людей с новой мыслею необыкновенно мало рождается», то в сне говорится, что мир страдает от недостатка чистых людей. «Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю».
Сострадание всему миру и постижение разрушающей и самоуничтожающей сущности эгоизма, зла, ненависти помогают Раскольникову избавиться от «трихинов» своей души, излечиться от болезни и воскреснуть для новой жизни.
Роман «Преступление и наказание» - это произведение, посвященное истории о том, как мечущаяся человеческая душа шла через страдания и ошибки к постижению истины. Достоевского интересуют проблемы добра и зла, сущность человека, падения и возрождения души человека. Его позиция - гуманизм, любовь к человеку, кто бы он ни был. Поэтому он дает возможность своему грешному герою прозреть и ужаснуться содеянному, поверить в любовь и возрождение своей души.
